Сознание и бессознательное (К.Г. Юнг)
Как впервые появляется сознание? Никто не может ответить на этот вопрос с полной уверенностью, но у нас есть возможность наблюдать за тем, как маленькие дети становятся сознательными. Любой из родителей может наблюдать этот процесс, если обратит на него внимание. И то, что мы здесь видим, сводится к следующему: когда ребенок узнает кого-то или что-то, когда он «знает» (knows) человека или вещь, тогда мы считаем, что ребенок обладает сознанием. Потому-то, бесспорно, в райском саду именно древо познания принесло такой роковой плод.
Но что такое узнавание или «знание» в этом смысле? Мы говорим о «знании» чего-либо, когда нам удается связать новое восприятие е уже существующим фоном или контекстом таким образом, что мы удерживаем в сознании не только данное восприятие, но и части этого контекста. Следовательно, «знание» основывается на воспринимаемой связи между психическими содержаниями. Мы ничего не можем знать о содержании, которое ни с чем не связано, и мы не способны даже осознать это, пока наше сознание будет находиться на таком низком, начальном уровне. Соответственно этому, первая ступень сознания, доступная нашему наблюдению, заключается в простой связи между двумя или более психическими содержаниями. На этом уровне сознание оказывается лишь спорадическим, будучи ограниченным восприятием нескольких связей, и его содержание не запоминается надолго.
Очевидно, что в первые годы жизни непрерывная память отсутствует; самое большее, существуют островки сознания, подобные одиноким фонарям или светящимся предметам в обступающей со всех сторон темноте. Но эти островки памяти — совсем не то же самое, что те самые ранние связи, которые только воспринимаются, ибо содержат в себе новую, очень важную группу содержаний, относящихся к самому воспринимающему субъекту, — так называемое эго. Эта группа, подобно первоначальным рядам содержаний, сперва просто воспринимается, и именно по этой причине ребенок закономерно начинает говорить о ней (= о себе) объективно, т. е. в третьем лице. Лишь позднее, когда эго-содержания — обычно называемые эго-комплексом — приобрели свою собственную энергию (весьма вероятно, в результате тренировки и применения на практике), возникает чувство субъективности, или «яйность» (1-ness (англ.). Ввести, ради эксперимента, этот неологизм нас побудило наличие в философии терминов «чтотость», «чтойность». — Примеч. перев.). Очень возможно, что как раз в этот момент ребенок начинает говорить о себе (= эго-содержаниях) в первом лице. Непрерывность памяти, вероятно, начинается с этой стадии. А значит, по существу, непрерывность памяти начинается скорее всего с непрерывности эго-воспоминаний {ego-memories).
На этой детской ступени сознательности еще нет никаких проблем; ничто не зависит от субъекта, ибо сам ребенок еще всецело зависит от родителей. Он как бы еще не полностью родился и до поры заключен в психическую оболочку родителей. Психическое рождение, ас ним и сознательное расхождение с родителями, обычно имеет место лишь в подростковом возрасте, со взрывом сексуальности. Физиологические изменения сопровождаются психической революцией. Ибо разнообразные телесные проявления придают такую силу эго, что оно зачастую отстаивает свои права, не зная ни ограничений, ни умеренности. Этот период иногда называют «невыносимым возрастом».
До достижения пубертатного периода психической жизнью индивидуума управляет, в основном, инстинкт, и поэтому проблем у ребенка мало или они вовсе не. возникают. Даже когда внешние ограничения препятствуют его субъективным импульсам, такое сдерживание извне не приводит к внутреннему разладу индивидуума с самим собой. Он подчиняется этим ограничениям или обходит их, оставаясь в полном согласии с собой. Ему еще не знакомо состояние внутреннего напряжения, вызываемое проблемой. Это состояние возникает только тогда, когда то, что было внешним ограничением, становится ограничением внутренним, когда одному импульсу противостоит другой. На психологическом языке мы могли бы сказать: проблемное состояние, внутреннее разногласие с собой возникает в тех случаях, когда бок о бок с группой эго-содержаний обретает существование другая группа содержаний равной интенсивности. Эта вторая группа, благодаря величине своей энергии, обладает функциональной значимостью, равной значимости эго-комплекса. Мы могли бы назвать ее другим, вторым эго, которое при случае может даже вырвать руководство у первого. Это и вызывает разлад с собой — состояние, которое предвещает проблему.
Резюмируем сказанное. Первая ступень сознательности, состоящей в простом узнавании или «знании», представляет собой архаическое, или хаотическое состояние. Вторая — ступень развитого эго-комплекса — является монархическим, или монистическим состоянием. Третья ступень представляет собой еще один шаг вперед в развитии сознания и заключается в сознавании разделенного, или дуалистического состояния.
Структура души
Психика как отражение мира и человека — это предмет такой безграничной сложности, что ее можно наблюдать и изучать с самых разных сторон. Душа ставит перед нами ту же проблему, что и мир: поскольку систематическое изучение мира лежит за пределами наших возможностей, мы вынуждены довольствоваться практическими методами и выбирать те его аспекты, которые нас особенно интересуют. Каждый выбирает себе приглянувшийся сегмент мира и создает свой частный мирок, часто наглухо отгороженный от остальных, так что через какое-то время его создателю начинает казаться, будто он постиг смысл и структуру целого. Но конечное не может объять бесконечного. Мир психических явлений составляет лишь часть мира как целого, и именно по этой причине кажется, что его легче понять, чем универсум. Однако при этом забывается, что психика есть единственный феномен, который дан нам непосредственно и потому является sine qua non (непременным условием) всего опыта.
Единственное, что переживается нами непосредственно, — это содержания сознания. Говоря так, я не пытаюсь свести «мир» к нашему «представлению» (idea) о нем. Но я хочу подчеркнуть этим то, что с другой позиции можно было бы выразить, сказав: жизнь есть функция атомов углерода. Эта аналогия раскрывает скромные возможности взгляда специалиста, в рамках которых я вынужден оставаться, пытаясь предложить любое объяснение мира или даже части его.
Разумеется, моя точка зрения является психологической; более того, она совпадает с позицией практикующего психолога, задача которого в том, чтобы как можно быстрее разобраться в хаотической путанице сложных душевных состояний. Такой взгляд по необходимости должен сильно отличаться от точки зрения академического психолога, имеющего возможность в тиши своей лаборатории не спеша изучать изолированные психические процессы. Это различие примерно такого же плана, как между хирургом и гистологом. Кроме того, я не похож и на философа, который считает своим долгом сказать о том, каковы вещи «в себе», и являются ли они, абсолютными или нет. Мой предмет лежит целиком в границах опыта.
Моя главная потребность — понять сложные состояния и смочь рассказать о них. Я должен уметь дифференцировать различные группы психических событий. Поскольку мне необходимо достичь взаимопонимания с моим пациентом, проводимое разграничение не должно быть произвольным. Поэтому мне приходится опираться на простые схемы, которые, с одной стороны, удовлетворительно отражают эмпирические факты, а с другой — связывают их с общеизвестными вещами и потому встречают одобрение.
Итак, если мы собираемся классифицировать содержания сознания, то начнем, согласно традиции, с утверждения: Nihil est in intellectu, quod non antea fuerit in sensu (Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущении).
Кажется, что сознание вливается в нас извне в форме чувственных перцепций (sense-perceptions). Мы видим, слышим, чувствуем вкус и запах мира, и таким образом сознаем его. Эти перцепции сообщают нам о том, что нечто существует. Но они не говорят нам, что существует. О последнем мы узнаем не от перцепции, но благодаря процессу апперцепции, который имеет чрезвычайно сложную структуру. Это не значит, что чувственная перцепция совсем уж проста, однако ее сложность скорее физиологическая, нежели психическая. Сложность же апперцепции, напротив, именно психическая. Мы можем обнаружить в апперцепции взаимодействие целого ряда психических процессов. Допустим, мы слышим звук, природа которого кажется нам незнакомой. Спустя какое-то время нам становится ясно, что этот своеобразный звук, должно быть, исходит от пузырьков воздуха в трубах центрального отопления: мы узнали звук. Это узнавание имеет своим источником процесс, называемый нами мышлением. Именно мышление говорит нам, чем нечто является.
Я только что назвал звук «своеобразным». В тех случаях, когда я характеризую нечто как «своеобразное», то ссылаюсь на особый чувственный тон, которым обладает это нечто. Чувственный тон подразумевает оценивание (evaluation).
Процесс узнавания можно представить себе, по существу, как установление сходства и различия с помощью памяти. Если я, к примеру, вижу огонь, световой стимул несет мне сообщение: «огонь». Так как в моей памяти всегда наготове бесчисленное множество мнемических образов огня, они вступают во взаимодействие с только что воспринятым мною образом огня, и в результате процесса сличения (т. е. установления сходства и различия) его с ними наступает узнавание. Иначе говоря, я окончательно определяю специфичность этого индивидуального образа в моем сознании. В обыденной речи этот процесс называют мышлением.
Процесс оценивания осуществляется иначе. Огонь, который я вижу, вызывает эмоциональные реакции приятного или неприятного свойства, тем самым побуждая образы памяти приносить с собой сопутствующие им эмоциональные феномены, известные как чувственный тип. Таким образом, объект перцепции кажется нам приятным, желанным и красивым или, наоборот, неприятным, вызывающим отвращение, безобразным и т. д. В обыденной речи этот процесс называют чувством (feeling).
Процесс интуиции не является ни чувственной перцепцией, ни мышлением, ни даже чувством, хотя наш язык демонстрирует прискорбно малую различительную способность в этом отношении. Один человек воскликнет: «О, я вижу, как огонь уже охватил весь дом!» Другой скажет: «Ясно как дважды два: вспыхни здесь огонь, — и беды не миновать». А третий заявит: «У меня такое чувство, что из-за этого огня может случиться несчастье». В соответствии с темпераментом каждого, один говорит о своей интуиции как об отчетливом видении (seeing), т. е. он создает перцептивный образ пожара. Другой называет интуицию мышлением: «Стоит только поразмыслить, и сразу станет ясно, каковы будут последствия».
Третий, под влиянием эмоций, обозначает свою интуицию как процесс чувства. Но интуиция, как я ее понимаю, является одной из основных функций души, именно, восприятием заложенных в ситуации возможностей. Вероятно, все же из-за недостаточного развития языка «чувство», «ощущение» и «интуиция» до сих пор смешиваются в немецком, тогда как sentiment (чувство) и sensation (ощущение) во французском и feeling (чувство) и sensation (ощущение) в английском абсолютно разграничены, в противоположность sentiment и feeling, которые иногда используются в качестве запасных слов для обозначения «интуиции». Однако, в последнее время слово «интуиция» стало общеупотребительным в английской речи.
Кроме того, в качестве содержаний сознания можно также разграничить волевые (volitional) и инстинктуильные (instinctual) процессы. Первые определяются как управляемые, основанные на апперцепции импульсы, которые находятся в распоряжении так называемой свободной воли. Последние представляют собой импульсы, которые берут начало в бессознательном или непосредственно в теле и характеризуются отсутствием свободы и компульсивностью.
Апперцептивные процессы могут быть либо управляемыми (и направленными), либо неуправляемыми (и ненаправленными). В первом случае мы говорим о «внимании», а во втором — о «фантазии» или «грезах». Управляемые процессы — рациональны, неуправляемые — иррациональны. К этим только что упомянутым процессам мы должны добавить — в качестве седьмой категории содержаний сознания — сновидения. Сновидения обладают некоторым сходством с сознательными фантазиями, поскольку они тоже носят неуправляемый, иррациональный характер. Но они и отличаются от них, поскольку причина, течение и цель сновидения поначалу совершенно скрыты от нас. И все же я жалую им звание категории содержаний сознания, потому что они являются наиболее важными и очевидными результатами бессознательных психических процессов, навязываемых сознанию. Вероятно, эти семь категорий дают несколько поверхностный обзор содержаний сознания, но для наших целей достаточно и их.
Как известно, существуют определенные воззрения, согласно которым все психическое ограничивается сознанием, ибо оно, по существу, тождественно психике. Я не считаю этот аргумент достаточным. Раз мы допускаем, что нечто существует за пределами нашей чувственной перцепций, то вправе говорить и о психических элементах, узнать о существований которых мы можем только косвенно. Любому, кто знаком с психологией гипнотизма и сомнамбулизма, хорошо известно, что хотя искусственно или патологически ограниченное сознание в данных случаях не содержит определенных представлений, индивидуум тем не менее ведет себя так, как если бы они имелись в его сознании. Например, одна пациентка с истерической глухотой любила напевать. Однажды врач, не привлекая внимания больной, сел за пианино и стал ей аккомпанировать со следующей строки в другой тональности: пациентка продолжала петь, но... уже в новой тональности.
Другой пациент всякий раз испытывал «истеро-эпилептические» конвульсии при виде открытого пламени. У него было заметно ограничено поле зрения, — иначе говоря, он страдал периферической слепотой (это еще называют «цилиндрическим» полем зрения). И все же, когда горящую свечу держали в слепой зоне, приступ у этого больного наступал с той же регулярностью, как и в тех случаях, когда он видел пламя. В симптомологии таких состояний имеется бесчисленное множество подобного рода случаев, когда ничего не остается, как безоговорочно признать, что эти люди воспринимают, думают, чувствуют, запоминают, решают и действуют бессознательно, или, в общем, делают бессознательно то, что другие делают под контролем сознания. Эти процессы происходят независимо от того, отмечает их сознание или нет.
В эти бессознательные психические процессы включается также довольно значительная работа композиции, совершаемая в сновидениях. Хотя сон является состоянием, в котором сознание весьма ограничено, душа в нем отнюдь не перестает существовать и действовать. Сознание просто отошло от души и, лишившись объектов, могущих привлечь его внимание, впало, так сказать, в состояние относительной бессознательности. Но психическая жизнь во сне, бесспорно, продолжается, равно как в бодрствующем состоянии не прекращается бессознательная психическая активность. Доказательство тому можно найти без труда; фактически, именно эту специфическую область опыта Фрейд описал в своей «Психопатологии обыденной жизни». Он показывает, что наши сознательные намерения и действия часто срываются бессознательными процессами, само существование которых оказывается для нас всегда полной неожиданностью. Мы допускаем оговорки и описки, бессознательно делаем такие вещи, которые выдают наши самые оберегаемые секреты, иногда неизвестные даже нам самим. Lingua lapsa verum dicit (Оговорки выдают правду), — гласит старая пословица. Эти феномены можно также продемонстрировать в эксперименте, используя ассоциативные тесты, весьма полезные для выяснения того, о чем люди не могут или не хотят говорить.
Однако классические примеры бессознательной психической активности легче всего отыскать в патологических состояниях. Почти вся симптомология истерии, неврозов навязчивости, фобий и, в очень значительной степени, шизофрении — самой распространенной душевной болезни — имеет свои корни в бессознательной психической активности. Таким образом, мы имеем все основания говорить о бессознательной психике. Бессознательная психика недоступна прямому наблюдению — иначе она не была бы бессознательной, — но позволяет вывести ее существование логическим путем. Правда, наши логические выводы всегда ограничены областью «как если бы».
В таком случае, бессознательное составляет часть души. Можем ли мы теперь, по аналогии с различными содержания-ми сознания, говорить также и о содержаниях бессознательного? Ведь это значило бы постулировать еще одно сознание, так сказать, в бессознательном. Я не буду здесь вдаваться в этот тонкий вопрос, поскольку уже обсуждал его в другой связи, а ограничусь лишь выяснением того, способны ли мы что-то дифференцировать в бессознательном или нет. На этот вопрос можно ответить только эмпирически, т. е. встречным вопросом: а есть ли какие-то правдоподобные основания для такой Дифференциации?
По-моему, нет никаких сомнений в том, что все виды активности, обычно имеющие место в сознании, могут также осуществляться и в бессознательном. Существует множество примеров, когда интеллектуальная проблема, оставшаяся нерешенной в бодрствующем состоянии, обретала решение во сне. Так, я знаю одного бухгалтера-ревизора, который в течение многих дней тщетно пытался распутать злонамеренное банкротство. Однажды он просидел за этим занятием до полуночи и, не добившись успеха, отправился спать. В три часа утра жена услышала, как он встал с постели и пошел в свой кабинет. Она последовала за ним и увидела, как он что-то усердно пишет, сидя за своим рабочим столом. Примерно через четверть часа он вернулся в спальню. Утром он ничего не помнил и снова принялся за работу, как вдруг обнаружил целый ряд сделанных его рукой записей, которые сразу расставили все по местам в этом запутанном деле.
В своей практической работе я имею дело со сновидениями уже более двадцати лет. Много раз я был свидетелем того, как не мыслимые сознательно мысли и не переживаемые сознательно чувства днем позже появлялись в сновидениях и, таким образом, окольным путем достигали сознания. Сновидение как таковое, несомненно, является содержанием сознания, иначе оно не могло бы быть объектом непосредственного опыта. Но коль скоро сновидение делает известным материал, который прежде был бессознательным, мы вынуждены допустить, что эти содержания уже имели какую-то форму психического существования в бессознательном состоянии, а в сновидении лишь показались перед «остатками» сознания. Сновидение относится к нормальным содержаниям души и может рассматриваться в качестве равнодействующей бессознательных процессов, вторгающейся в сознание.
Итак, если на основании этих знаний мы придем к допущению, что все категории сознательных содержаний могут также, при случае, быть бессознательными и, в качестве таковых, могут воздействовать на сознательный ум (mind), то окажемся перед довольно неожиданным вопросом, а именно: имеет ли и бессознательное свои сновидения? Другими словами, существует ли равнодействующая еще более глубоких и — если это возможно — еще более бессознательных процессов, которая проникает в эту объятую мраком область души? Мне пришлось бы прекратить обсуждение этого парадоксального вопроса как слишком уж рискованного, если бы на самом деле не было оснований, которые переводят такую гипотезу в область возможного.
В качестве резюме я хотел бы подчеркнуть, что мы должны разграничивать три уровня души: 1) сознание, 2) личное бессознательное и 3) коллективное бессознательное. Личное бессознательное состоит, во-первых, из всех тех содержаний, которые стали бессознательными либо из-за того, что утратили свою интенсивность и забылись, либо из-за того, что сознание отстранилось от них (вытеснение); и, во-вторых, из содержаний (отчасти, чувственных впечатлений), которые никогда не обладали достаточной интенсивностью, чтобы достичь сознания, но тем не менее как-то проникали в душу (psyche). Коллективное же бессознательное, как родовое наследие возможностей репрезентации, является не индивидуальным, а общим для всех людей и даже, возможно, всех животных, и составляет истинную основу индивидуальной души.
Весь этот психический организм совершенно аналогичен телу, которое хотя и имеет индивидуальные вариации, однако в главных своих чертах остается специфически человеческим телом, свойственным всем людям. В своем развитии и строении оно до сих пор сохраняет элементы, связывающие его с беспозвоночными и, в конечном счете, с простейшими. По крайней мере, в теории должна существовать возможность «счищать» с коллективного бессознательного слой за слоем до тех пор, пока мы не дойдем до психологии червя или даже амебы.
Все согласны с тем, что совершенно невозможно понять живой организм вне его связи со средой обитания. Существует бесчисленное множество биологических фактов, которые поддаются объяснению только как реакции на средовые условия, например: слепота Proteus anguinus; особенности кишечных паразитов; анатомия позвоночных, возвратившихся к жизни в воде.
То же самое справедливо и в отношении души. Ее специфическая организация должна быть тесно связана с условиями внешней среды. От сознания мы можем ожидать реагирования на настоящее и адаптации к нему, поскольку сознание — это та часть души, которая имеет дело, главным образом, с событиями текущего момента. А от коллективного бессознательного, как вневременной и всеобщей (части) души, нам следует ожидать реакций на универсальные и постоянные условия, будь они психологическими, физиологическими или физическими.
По-видимому, коллективное бессознательное — насколько мы вообще можем что-то сказать о нем — состоит из мифологических мотивов или изначальных образов, и потому мифы всех народов являют собой его подлинные образцы. Фактически, мифологию в целом можно было бы считать своего рода проекцией коллективного бессознательного. Яснее всего это видно, когда смотришь на небесные созвездия, чьи первоначально хаотические формы были организованы посредством проекции образов. Этим же объясняется то особое влияние звезд, которое так отстаивают астрологи, ибо оно есть не что иное, как неосознанное интроспективное восприятие (perceptions) активности коллективного бессознательного. Подобно тому как созвездия были спроецированы на небеса, сходные фигуры были спроецированы в легенды и волшебные сказки или на исторических персонажей.
Поэтому есть два пути изучения коллективного бессознательного: либо через знакомство с мифологией, либо в процессе анализа индивидуума. Поскольку я не могу, в доступной форме, изложить здесь материал последнего направления, то вынужден ограничиться мифологией. Но и это — такая обширная область, что мы можем отобрать из нее только несколько типов. Столь же бесконечны вариации средовых условий, и потому здесь можно обсудить лишь несколько наиболее типичных из них.
Как живое тело с присущими ему видовыми особенностями является системой функций для приспособления к условиям обитания, так и душа должна обнаруживать органы или функциональные системы, которые соответствуют закономерным физическим событиям. Под этим я подразумеваю не сенсорные функции (sense-functions), зависящие от органов, а скорее своего рода психическую аналогию регулярным физическим явлениям. Так, например, ежедневный ход солнца и регулярная смена дня и ночи должны были бы запечатлеться в душе с первобытных времен. Мы не можем продемонстрировать существование этого образа; взамен мы обнаруживаем только более или менее фантастические аналогии данного физического процесса. Каждое утро божественный герой рождается из моря и садится в солнечную колесницу. На западе его уже поджидает Великая Матерь, которая и пожирает его вечером. В брюхе дракона герой пересекает пучину полночного моря. После страшной битвы со змеем ночи он снова рождается утром.
Этот миф-конгломерат, несомненно, содержит отражение физического процесса. В самом деле, это настолько очевидно, что многие исследователи предполагают, будто первобытные люди придумывали такие мифы исключительно в целях объяснения физических процессов. Можно не сомневаться, что наука и философия развились из этой материнской породы (matrix), однако то, что первобытные люди сочиняли подобные произведения только из потребности в объяснении, как своего рода физические или астрономические теории, кажется весьма неправдоподобным.
То, что мы можем с уверенностью сказать о мифологических образах, заключается в следующем: физический процесс запечатлелся в душе в этой фантастической, искаженной форме и там сохранился, так что даже сегодня бессознательное воспроизводит подобные образы. Тогда возникает естественный вопрос: почему душа, вместо того чтобы регистрировать реальный физический процесс, создает и запасает его явно фантастические образы?
Не бури, не гром и молния, не дождь и тучи остаются в виде образов в душе, а фантазии, вызванные теми аффектами, которые эти природные явления возбуждали у человека. Однажды я пережил сильное землетрясение, и моим первым, непосредственным фактом сознания было ощущение, будто я стоял не на твердой и привычной земле, а на шкуре гигантского животного, поднимавшейся и опускавшейся под моими ногами. И именно этот образ произвел на меня впечатление, а не само по себе физическое явление. Проклятия человека в адрес опустошительных бурь, его страх перед разбушевавшейся стихией — эти аффекты очеловечивают ярость природы, и чисто физическая стихия превращается в разгневанного бога.
Подобно внешним физическим условиям существования, физиологические состояния, секреция желез и т. д. также могут вызывать аффективно заряженные фантазии. Сексуальность представляется то в образе бога плодородия, то в облике неистово чувственной женщины-демона, а то в виде самого дьявола с козлиными ногами и непристойными жестами Диониса или в виде вселяющей ужас змеи, сжимающей в кольцах свои жертвы до смерти.
Голод превращает пищу в богов. Некоторые племена мексиканских индейцев даже предоставляют своим богам пище (food-gods) ежегодный отпуск для восстановления сил, и в этот период традиционный продукт питания в пищу не употребляется. Древним фараонам поклонялись как едокам богов. Осирис — это пшеница, сын земли, — и по сей день гостия должна изготавливаться из пшеничной муки, т. е. Бога, который съедается, так же как Иакх — таинственный бог элевсинских мистерий. Бык Митры — это все годные в пищу плоды земли.
Психологические условия среды обитания обычно оставляют за собой похожие мифологические следы. Опасные ситуации, будь это физическая опасность или угроза душе, вызывают аффективно заряженные фантазии, а поскольку такие ситуации регулярно повторяются, то есть являются типичными, они дают начало архетипам, как я назвал все мотивы мифов в общем.
Драконы устраивают свои логовища у рек, неподалеку от брода или других столь же опасных переправ; джинов и других представителей рода дьяволов можно обнаружить в безводных пустынях или в опасных ущельях; духи умерших обитают в мрачных зарослях бамбукового леса; коварные русалки и водяные змеи живут в морских глубинах, омутах и водоворотах. Могущественные духи предков или боги вселяются в важного, значительного человека; пагубная, чрезвычайная власть фетиша свойственна чему-либо непонятному или экстраординарному. Болезнь и смерть не бывают естественными, а всегда вызываются духами, ведьмами или колдунами. Даже само оружие, что убило какого-то человека, — естъмана, т. е. наделено особой силой.
Меня могут спросить: как же тогда обстоят дела с самыми ординарными, повседневными событиями и с непосредственными реалиями, такими как муж, жена, отец, мать, ребенок? Эти обычные, повседневные, вечно повторяющиеся реальности создают самые могущественные из всех архетипов, непрерывающаяся активность которых проявляется всегда и везде, — даже в таком рационалистическом веке, как наш. Давайте возьмем в качестве примера христианскую догму. Троицу составляют Отец, Сын и Святой Дух, который изображается в виде птицы Астарты, голубя, и которого во времена раннего христианства называли Софией и мыслили в женском роде. Почитание Девы Марии в более поздней церкви явно носит характер замены этих представлений. Здесь мы имеем дело с архетипом семьи, возведенным на престол в качестве формулы предельного таинства. Христос — жених, Церковь — невеста, купель для крещения — лоно Церкви (uterus ecclesiae), как она и до сих пор называется в тексте Benedictio fontis.
Святая вода содержит соль, добавляемую с намерением сделать ее похожей на околоплодную жидкость или морскую воду. Hieros gamos, или священный брак, совершается в Великую Субботу перед Пасхой; горящая свеча как фаллический символ трижды окунается в купель, чтобы оплодотворить ее и дать ей возможность снова родить крещеного ребенка (quasimodogenгtus).Maнa-личность, шаман — это ропtifex maximus, Папа; Церковь — это mater ecclesia, magna mater магической силы, а люди — это дети, нуждающиеся в помощи и милосердии.
Отложение всего родового опыта человечества — столь богатого эмоциональными образами — в отношении отца, матери, ребенка, мужа и жены, магической личности, угроз телу и душе, возвысило эту группу архетипов до статуса верховных регулятивных принципов религиозной и даже политической жизни и привело к бессознательному признанию их огромной психической силы и власти.
Я обнаружил, что рациональное истолкование этих творений никоим образом не умаляет их ценности; напротив, оно помогает нам не только почувствовать, но и постичь их огромное значение. Эти мощные проекции дают католику возможность познать (experience) в форме осязаемой реальности большие пространства своего коллективного бессознательного. Он не нуждается в поисках авторитета, высшей власти, откровения или чего-то такого, что могло бы связать его с вечным и непреходящим. Все это в наличии и доступно для него всегда: там, в Святая Святых каждого алтаря, находится место пребывания Бога. А вот протестанту и иудею приходится искать этого: одному — потому что он, так сказать, разрушил земное тело Божества, а другому — потому что он никогда не может найти его. Для обоих архетипы, ставшие в католическом мире зримой и живой реальностью, лежат в бессознательном. К сожалению, я не могу здесь более глубоко вдаваться в поразительные различия отношения к бессознательному в нашей культуре. Хотел бы только отметить, что этот вопрос представляет собой одну из величайших проблем, стоящих перед человечеством.
Что это так, сразу становится ясно, когда мы сознаем, что бессознательное как совокупность всех архетипов является хранилищем всего человеческого опыта, восходящего к его самым отдаленным истокам. Но это отнюдь не мертвые залежи, наподобие заброшенной кучи хлама, а живая, активная система реакций и диспозиций, определяющая жизнь индивидуума незаметным, а значит и более эффективным образом. Бессознательное — вовсе не гигантский исторический предрассудок, не какое-то априорное историческое условие; скорее оно служит источником инстинктов, ибо архетипы — это всего лишь формы, принимаемые инстинктами. Из живого источника инстинкта льется все творческое; стало быть, бессознательное не просто обусловлено историей, но само порождает творческий импульс. Оно подобно самой Природе, чудовищно консервативной и все же преступающей свои исторические условия в актах творения. Поэтому неудивительно, что для человечества всегда было жгучим вопросом, как наилучшим образом адаптироваться к этим невидимым детерминантам. Если бы сознание никогда не отделялось от бессознательного — вечно повторяющееся событие, символически изображаемое как падение ангелов и ослушание прародителей, — то эта проблема вообще не возникла бы, оставаясь лишь вопросом приспособления к среде обитания.
Существование индивидуального сознания побуждает человека осознавать трудности как внутренней, так и внешней жизни. Совсем как окружающий мир открывается взору первобытного человека своими благоприятными или враждебными сторонами, так и влияния собственного бессознательного кажутся ему противостоящей силой, с которой он должен прийти к соглашению, так же как и с видимым миром. Именно этой цели служат его бесчисленные магические действия. На более высоких ступенях цивилизации религия и философия выполняют то же назначение. Всякий раз, когда такая система адаптации терпит неудачу, общее беспокойство выливается в волнения и беспорядки и предпринимаются попытки найти новую подходящую форму отношений с бессознательным.
Все это, на наш современный «просвещенный» взгляд, кажется весьма неправдоподобным. Когда я говорю об этой отдаленной провинции души — бессознательном — и сравниваю его реальность с реальностью зримого мира, то часто наталкиваюсь на скептическую улыбку. Но тогда я должен спросить, сколько людей в нашем цивилизованном мире все еще верят в мани, духов и тому подобные предположения? Другими словами, сколько сейчас ученых-христиан и спиритуалистов? Я не стану преумножать перечень таких вопросов. Их назначение только в том, чтобы проиллюстрировать единственный факт: проблема незримых психических детерминант сегодня столь же насущна, как и прежде.
Коллективное бессознательное содержит в себе все духовное наследие эволюции человечества, возрождаемое в структуре мозга каждого индивидуума. Сознательный ум (mind) — это эфемерный феномен, который выполняет все провизорные адаптации и ориентации, и по этой причине его функцию лучше всего сравнить с ориентировкой в пространстве. Напротив, бессознательное служит источником инстинктивных сил души (psyche), а также форм или категорий, их регулирующих, т. е. архетипов. Все самые яркие и мощные идеи восходят исторически к архетипам. Это особенно верно в отношении религиозных представлений, хотя центральные понятия науки, философии и этики также не составляют исключения из этого правила: В своем нынешнем виде они представляют собой варианты архетипических представлений, созданные посредством их сознательного применения и приспособления к действительности. Ибо функция сознания заключается не только в осознании и усвоении внешнего мира через врата наших чувств, но и в переводе мира внутри нас в зримую реальность.
Отношения между Эго и Бессознательным
Личное и коллективное бессознательное
Как известно, с точки зрения Фрейда содержание бессознательного сводится к инфантильным стремлениям, которые вытесняются из сознания вследствие их неприемлемого характера. Вытеснение — это процесс, начинающийся в раннем детстве под моральным давлением среды и продолжающийся в течение всей жизни. При помощи анализа вытеснения (repressions) устраняются, а вытесненные желания осознаются.
Согласно этой теории бессознательное содержит в себе лишь те стороны личности, которые вполне могли бы быть сознательными и были подавлены только благодаря процессу воспитания. И хотя с известной точки зрения эти инфантильные стремления так и бросаются в глаза, было бы ошибкой определять или оценивать бессознательное, исходя целиком из них. У бессознательного есть и другая сторона: оно включает в себя не только вытесненные содержания, но весь тот психический материал, что лежит ниже порога сознания. Невозможно объяснить подпороговую природу этого материала принципом вытеснения, ибо в таком случае устранение вытеснения должно наделять любого из нас фантастической памятью, не позволяющей ничего забыть.
Поэтому мы настаиваем на том, что в добавление к вытесненному материалу бессознательное содержит в себе все те психические компоненты, которые опустились ниже порога сознания, равно как и подпороговые чувственные восприятия. Кроме того, нам известно (как из собственного богатого опыта, так и из теоретических соображений), что бессознательное содержит также весь материал, который еще не достиг порога сознания. Это — зародыши будущих сознательных содержаний. Равным образом у нас есть основание предполагать, что бессознательное лишено состояния покоя, в смысле бездеятельности, и непрерывно занимается группировкой и перегруппировкой своего содержания. Эту активность следовало бы считать полностью автономной лишь в патологических случаях; в норме между активностью бессознательной и сознательной психики устанавливаются компенсаторные отношения.
Можно допустить, что все эти содержания — коль скоро они приобретаются в течение жизни индивидуума — носят личный характер. Поскольку эта жизнь ограничена, количество приобретенных за отпущенный срок содержаний бессознательного тоже должно быть ограниченным. А если так, то исходя из соображения, что бессознательное не способно создать ничего, кроме уже известного и усвоенного сознанием, вероятно, допустимо считать возможным опорожнение бессознательного либо посредством психоанализа, либо путем составления полного перечня его содержаний. Кроме того, нам пришлось бы допустить, что, умей мы, устраняя вытеснение, приостанавливать погружение сознательных содержаний в бессознательное, мы могли бы полностью парализовать производство бессознательной продукции. Но это, как мы знаем по опыту, возможно лишь в очень ограниченной степени. Нам приходится постоянно твердить нашим пациентам: прочно удерживайте некогда вытесненные, а теперь заново ассоциированные в сознание содержания, и ассимилируйте их в свой план жизни.
Однако эта процедура, как мы ежедневно убеждаемся, не производит должного впечатления на бессознательное, ибо оно спокойно продолжает вырабатывать сновидения и фантазии, которые, согласно оригинальной теории Фрейда, должны быть результатом личных вытеснении. Если в таких случаях мы продолжим систематически и беспристрастно наблюдать за происходящим, то обнаружим материал, хотя и похожий по форме на предыдущие личные содержания, однако несущий на. себе признаки чего-то такого, что явно выходит из сферы личного.
Трансцендентная функция
В термине «трансцендентная функция» нет ничего таинственного или метафизического. Он служит для обозначения психологической функции, по своему характеру сопоставимой с тематической функцией того же названия, связывающей действительные (real) и мнимые (imaginary) числа. Психологическая «трансцендентная функция» есть результат объединения сознательных и бессознательных содержаний.
Опыт аналитической психологии достаточно полно показал что сознательное и бессознательное редко сходятся в том, что касается их содержаний и тенденций. Это отсутствие параллелизма не есть случайность или непреднамеренность; оно обусловлено тем, что бессознательное ведет себя в компенсаторной или комплементарной манере по отношению к сознательному. Мы можем также сформулировать это прямо противоположным образом: сознательное ведет себя в комплементарной манере отношению к бессознательному. Для подобных взаимоотношений есть несколько причин:
1. Сознание обладает порогом интенсивности, которой его содержание должны были достигнуть; таким образом все более слабые элементы остаются в бессознательном.
2. Сознание, вследствие его направленных функций, осуществляет задержку (которую Фрейд называет цензурой) всего несовместимого материала и, в результате, он погружается в бессознательное.
3. Сознание — это кратковременный процесс адаптации, тогда как бессознательное вмещает не только весь забытый материал собственного прошлого индивидуума, но и все элементы унаследованного поведения, составляющие структуру психики.
4. Бессознательное содержит в себе все комбинации фантазии, которые еще не достигли порога интенсивности, но с ходом времени и при благоприятных обстоятельствах, вероятно, проникнут в сознание.
Указанные причины легко объясняют комплементарную установку бессознательного по отношению к сознательному.
Определенность и направленность сознательной психики — качества, которые были приобретены относительно поздно в истории человеческого рода, и их в значительной степени недостает, например, примитивным народам даже сегодня. Эти качества часто ослаблены у невротика, отличающегося от здорового Человека тем, что его порог сознания легче поддается изменению; другими словами, перегородка между сознательным и бессознательным у невротика становится гораздо более проницаемой, чем у здорового. С другой стороны, психотик находится под прямым влиянием бессознательного.
Определенность и направленность сознательной психики — крайне важные приобретения, за которые человечество заплатило очень дорого, но которые, в свою очередь, оказали ему и величайшую услугу. Без них наука, техника и цивилизация были бы невозможны, ибо они предполагают надежную непрерывность и направленность сознательного процесса. Для государственного деятеля, врача и инженера, равно как и для рабочего самой низкой квалификации, эти качества совершенно необходимы. В общем, можно сказать, что социальная никчемность возрастает в той степени, в какой эти качества ослабляются бессознательным. Великие художники и все прочие, выделяющиеся творческим даром, составляют, конечно, исключение из данного правила. Преимущество, которым такие люди обладают, как раз и состоит в проницаемости перегородки, разделяющей сознательное и бессознательное. Однако для профессий и общественных занятий, требующих именно отмеченной нами непрерывности и надежности, эти исключительные люди не представляют, как правило, какой-либо ценности.
Поэтому вполне приемлемо, и даже необходимо, чтобы у каждого индивидуума психический процесс был как можно более устойчивым и определенным, поскольку этого требуют условия нашей жизни. Но это влечет за собой и определенный ущерб: само качество направленности сознания способствует задержке или исключению всех тех психических элементов, которые кажутся несовместимыми (или действительно несовместимы) с намеренно выбранным направлением, искажают его, соответственно своему назначению, и тем самым ведут к нежелаемой цели. Однако как нам узнать, что действующий одновременно психический материал является «несовместимым»? Мы узнаем это посредством акта суждения, которым определяем направление избранного нами и желанного для нас пути. Наше суждение пристрастно и предвзято, несколько в нем фиксируется одна определенная возможность ценой отбрасывания всех других. В свою очередь, суждение всегда основывается на опыте, т. е. на том, что нам уже известно. Как правило, суждение никогда не основывается на том, что по сути своей ново, неизвестно и при определенных условиях могло бы значительно обогатить наш направленный интерес. Очевидно, этого и не может быть, по той самой причине, что бессознательные содержания исключатся из сознания.
Благодаря таким актам суждения направленный процесс неизбежно становится односторонним, даже если наше рациональное суждение может выглядеть многосторонним и беспристрастным. Сама рациональность такого суждения как раз и может оказаться наиболее вредным предубеждением, поскольку мы называем разумным то, что нам кажется разумным. А то, что нам кажется неблагоразумным, по этой причине обречено на исключение вследствие его иррационального характера. Оно действительно может быть иррациональным, но, в равной степени, просто может выглядеть иррационально, на самом деле не являясь таковым, если посмотреть на него с другой точки зрения.
Односторонность — неизбежная и необходимая характеристика направленного процесса, ибо направление предполагает односторонность. Направленность — это преимущество и недостаток одновременно. Даже когда кажется, что нет никакого заметного извне недостатка, в бессознательном всегда существует выраженная в равной степени контрпозиция, если, конечно, это не тот идеальный случай, когда все психические компоненты устремлены в одном направлении. Такую возможность нельзя отбросить в теории, но на практике она встречается чрезвычайно редко. Контрпозиция в бессознательном не представляет опасности, пока она не обладает высокой энергетической ценностью. Однако если в результате слишком выраженной односторонности напряжение возрастает, контртенденция прорывается в сознание, обычно в тот самый момент, когда важнее всего удержать сознательно выбранное направление. Так, оратор допускает обмолвки именно тогда, когда особенно хочет не сказать какую-нибудь глупость. Этот момент можно назвать критическим, потому что он отличается высоким напряжением энергии, которое, когда бессознательное уже заряжено, может «искрить» и высвобождать содержание бессознательного.
Современная цивилизованная жизнь требует концентрированного, направленного созидательного функционирования, а это вызывает риск значительного разобщения с бессознательным. Чем дальше мы способны отодвигать себя от бессознательного благодаря направленному функционированию, тем с большей легкостью в бессознательном может воздвигаться мощная контрпозиция, и, когда она прорывается из него в сознание, это может иметь неприятные последствия.
Источник: Куликов Л.В. Психология сознания
Просмотров: 17761
Все материалы из данного источника: Куликов Л.В. ->
Понравился проект и хотите отблагодарить?
Просто поделитесь с друзьями, кликнув по кнопкам социальных сетей!
Вам также может быть интересно:
Будьте в курсе. Присоединяйтесь к нашему сообществу!